О чём молчит памятник на Майском.

Подробности: Категория: Публицистика; Просмотров: 2252

О дне освобождения Целины от немецко – фашистских захватчиков пишут и будут писать. И это оправданно. Потому что само по себе это уже подвиг, который был совершён во имя святого дела – освобождения своего народа от неволи. А вот о том, как наши оставляли Целину, лично мне не приходилось читать, но кое - что слышал и видел детскими глазами. Об одном эпизоде, память о котором живёт во мне больше 70 лет и не находит разрядки, разве что в этих запоздалых строчках…

31- го июля 42 –го года. Трагический день для Целинского района. В один день он был сходу оккупирован немцами. Механизированные войска на лёгких танках, машинах, мотоциклах перед Целиною раздвоились: одни рассыпались по аэродрому и продолжали двигаться на восток, другие повернули на юг и вскоре загрохотали вдоль майских хуторов.

А в небе над аэродромом кружили три самолёта: двое немецких гонялись за нашим. Один немецкий самолёт, снижаясь, скрылся в сторону с. Богородицкое, «так тебе и надо, гад», второй продолжал наседать на нашего. Женщины стонали, закрывали глаза, а мы жались к их полинявшим платьям, вместе с ними в первый и в последний раз в жизни наблюдали воздушный бой. Даже мы, дети, понимали, что наш самолёт обречён. И вот он закувыркался, а лётчик чёрным комком полетел к земле. Женщины замолкли, никто, кажется, даже не дышал. Такое было напряжение, что, когда раскрылся парашют, мы как вроде слышали его хлопок, и облегчённо вздохнули.

Лётчик приземлился на южный край аэродрома, по которому уже двигались немцы. Один мотоцикл погнался за ним. Лётчик успел забежать в пахоту в районе сегодняшнего Красного пруда. Мотоцикл остановился и послышался сухой треск. «Стреляет, сволочь…»-, с негодованием шептали женщины. Лётчик падал, полз, изредка поднимался и, пригнувшись, шёл, а потом исчез.

Женщины запричитали, считая его погибшим. Мы, подпрыгивая от нетерпения, умоляли нас отпустить в Колесникову балку и повторяли: «Он там –там, мы найдём его». Получив по шлепку от взрослых, мы обиженно замолкли. Через несколько минут в Колесниковом проулке (через который шла и ныне ещё сохранилась просёлочная дорога из Целины на Сладкую балку) показалась бесформенная фигура.

Согнувшись и поддерживая руками живот, он шёл прямо к нашему детсаду, где собрались наши матери. Женщины радостно запричитали и тут же заохали: «А немцы придут, что нам будет…». Кто–то боязливо прошептал: «Давайте, бабы, забирать детей и по домам…».Но никто не двинулся с места, все, как загипнотизированные, неотрывно смотрели на подходившего лётчика. Он шатался, но не падал.

Рослый и мощный, чёрные волосы были спутаны, губы припухли, он их, видимо, от боли кусал, в уголках - запёкшаяся кровь, глаза блестели. Позже его образ вспомнился мне по ролям артиста – Евгения Урбанского, особенно по фильмам «Коммунист» и «Освобождение» Именно таким мужественным он и врезался в мою детскую память навсегда.

Первой к нему подбежала заведующая нашим детсадом Ольга Осиповна Низвецкая, поддержала его, тут осмелели и остальные, подхватили и завели в спальню, где мы обычно спали прямо на полу. Нас туда не пустили. Буквально через пару минут оттуда выскочила одна из нянь (имя называть пока не могу) и побежала домой.

Мы тогда ещё не знали, что это начало ещё одной трагедии. Моя мама и другие женщины слово в слово рассказывали, что происходило в детской спальне. Лётчик продолжал сжимать живот, сквозь пальцы сочилась кровь и явно просматривались внутренности, перемешанные с землёю. Женщинам стало плохо, но они всё – таки овладели собою, дали ему воды и положили навзничь на пол. Держа одну руку на животе, он другой вытащил из нагрудного кармана свёрток в парашютном шёлке, подал его Ольге Осиповне. Он понял, что она старшая, и чуть слышно попросил: «Сохраните, придут наши - отдайте, хоть пенсию детям назначат…». А когда она уже взяла свёрток, он поманил её пальцем и прошептал: «Дайте посмотреть фотку…, там адрес… когда придут наши… напишите моим, чтоб знали…, когда наши придут, наши…».

Дрожащими руками Ольга Осиповна вытащила заветное фото, женщины успели её рассмотреть: на ней был он, лётчик в военной форме, жена и двое девочек 3-4 лет, видимо, погодки. На обратной стороне полуграмотные женщины успели прочесть и запомнить только одно слово, вроде бы похожее на «Новосибирск». Он посмотрел на фотографию и отвернулся, чтоб скрыть слёзы. Да, он понимал, что дорогие лица видел в последний раз. Ольга Осиповна сунула пакет рядом стоявшей няне, и та со свёртком побежала домой. Вслед за нею стали выходить и остальные женщины, уткнулись в стену и рыдали. Мы подходили к своим матерям и гладили их, кое - кто из нас тоже захныкал. А в спальне с лётчиком осталась только одна наша заведующая. Не успели наши матери выплакаться, как к детскому дому подъехал тот самый мотоцикл, который гнался за лётчиком и стрелял в него. Немцев было двое: один - постарше, другой - совсем молодой. Они молча вошли в детсад. У двери в спальню стояла бледная, но спокойная польская еврейка русского происхождения (это я узнал позже, когда ходил к ней в землянку просить книги читать) Ольга Осиповна и на немецком языке о чём- то с ними переговаривалась.

Молодой немец вытащил пистолет и хотел отодвинуть её от двери. Старший что – то ему сказал и сам вместе с Ольгой Осиповной вошёл. Они вместе его перевязали, немец даже оставил что – то для перевязки и когда вышли, сказал женщинам: « умирать». Потом развернули карту, старший ткнул пальцем и они поехали вдоль Майского в сторону 4- го отделения совхоза «Целинский». Помчались дальше на восток, Россию «завоёвывать». Они ещё не знали, особенно тот, молодой, что всего через полгода, если только уцелеют, будут драпать от Сталинграда, в т.ч. через нашу Целину и тот же хутор Майский, до самого Берлина. А если посчастливится, что их всего лишь ранят, то русские в раненых стрелять не будут, а, наоборот, выходят и позже отправят в Германию. Так было.

А тогда, 31 – го июля 42- го года, наш лётчик, метаясь в горячке, вечером умрёт. Последними словами его были неоднократно повторяемые «…наши придут, …придут наши, передайте…». С этой неугасимой верой, что «наши придут», он и умрёт. Хуторские комсомольцы, в том числе Тима Удалайский и Володя Фалалеев (которые поодиночке и в разное время расскажут мне об этом), по совету старших ночью тайно, без гроба, похоронят его за колхозной пасекой Стефана Фомича Алексеева и будут за нею «поглядывать». Об этом узнает полицай Пометельников, но никаких карательных мер не примет, что ему зачтётся, когда «наши придут».

На второй или третий день в бабушкину хату, крадучись, зайдёт, судя по форме, молодой чекист или милиционер и объяснит, что пробивается из окружения к своим. Только после этого он попросит воды и хоть что –то поесть, отдохнуть. А ночью, по его словам, вновь соберется идти на восток, к своим. Бабушка Василиса Степановна покормит и спрячет его под кровать, чтоб никто не видел и чтобы там он смог поспать.

Но кто – то из майчан ( бабушка и другие женщины называли имя этого предателя, и я помню его, но как на основании догадок писать об этом?) донёс проходившим немцам и его арестовали. Конвоировать его в Целину вызвался будущий полицай с охотничьим ружьём. Он повёл его не обычной дорогой, наискосок в Целину, а почему- то кружным путём, где в конце балки на пересечении дороги от Целины на 5 –е отделение совхоза стояла дорожная будка. В том направлении вскоре раздался выстрел. Бабушка запричитала: «Немцы не убили, так свой убил». Когда придут наши, именно там найдут голый труп, но сказать однозначно, что это и есть тот самый милиционер – чекист, бабушка не смогла. Других свидетелей не было . А полицай будет оправдываться перед властями, что милиционера, якобы, он отпустит на все четыре стороны, а выстрелил специально , дескать, «при попытке к бегству».На удивление власти ему поверят, но зато не поверят ему родные сыновья: старший сын Семён, лётчик, прилетит в хутор на самолёте и лично чуть не застрелит его, а второй сын – конструктор вооружений Алексей от него, как отца, откажется и всю жизнь проживёт и проработает на Урале. Мы его ненавидели и в открытую дразнили «полицаем». С этим позорным именем он и умрёт и никто за его могилой по сей день не ухаживает.

…Кто помнит наш аэродром весною 43 – го года, тот подтвердит, что на нём было много могилок, из которых виднелись кости. Вот там третьего, плохо захороненного, и нашли наши комсомольцы . При нём никаких документов не было. Так его, безымянного, и захоронили в братской могиле на Майском.

…Если что – то установить по двум последним воинам невозможно, то по лётчику совсем другая, трагическая история. Возвращаемся в 31- е июля 42-го. Итак, няня побежала со свёртком домой, чтобы запрятать его. Но когда она увидела немецкий мотоцикл, то испугалась, и в беспамятстве, как она позже будет оправдываться, бросила пакет в «гарнушку», а там тлел огонёк и они сгорели. Вроде бы правдоподобно. Но кое – кто из тех женщин «по секрету» говорил мне ещё в юности, когда я был комсомольским секретарём, и позже, когда работал председателем колхоза, что они не верят этому объяснению, утверждая, что позже видели на её повзрослевших дочерях косынки именно с парашютного шёлка. Женщины доказывали просто: если сгорели документы, то в первую очередь должен был сгореть шёлк, в котором они, эти документы, были. Так? Да, так. А если из парашютного шёлка через несколько лет шьют косынки, каких ни у кого больше не было, значит возможны два вывода: в печку могли быть брошены одни документы, а шёлк будет отдельно припрятан, чтобы им позже воспользоваться; или: в печку не были брошены ни документы, ни парашютный шёлк и, чтоб ни с кем не делиться шёлком, документы могли быть позже уничтожены. Жутко, но возможно. Об этих тяжёлых подозрениях я не набрался смелости расспросить тогда ещё живую свою бывшую няню. Так и осталась невыясненной история с документами лётчика и его заветной фотографией.

…Работая в Сибири, я имел рабочие связи с Новосибирской академией наук и как – то рассказал товарищам историю гибели лётчика у себя на родине, на Дону. Они чуть не плакали, подняли тост за память о нём, безымянном, и стоя выпили. Они пытались хоть что – то выяснить, но тщетно: не известны ни военкомат, ни имя, ни год призыва, а из города и области ушли на фронт (и ранее - в армию, потом на фронт) тысячи новосибирцев. Как найти?

Вот так и остались имена трёх захороненных защитников Родины неизвестными. Единственное, что я мог сделать – это воздвигнуть на братской могиле новый памятник с эмблемой самолёта, каким я видел его в бою детскими глазами. Когда я рассказал о своей задумке Михаилу Павловичу Юрину (тогда он после меня работал председателем Целинского поселкового Совета народных депутатов), он взялся спроектировать этот памятник, а художник Саша Кучеров воплотил его в жизнь. Вместе его мы и установили. Надпись соответствовала истории гибели и захоронения: «Имя твоё неизвестно, подвиг твой бессмертен». На открытие памятника прибыли ветераны войны колхоза и Целины и чуть ли не все колхозники, военком подполковник А.Е. Дубинин, преподаватель военной академии из Ленинграда, участник войны полковник П.З.Гузий, мои учителя. Присутствовали и те женщины, кто знал и помнил историю гибели и захоронения защитников Родины. Они плакали.

…Сейчас, когда я пишу эти строки, вновь всё переживаю, шепчу и шепчу: «Простите нас, отцы, что мы не сумели спасти от забвения ваши имена…»

Анатолий Чехов,

п. Целина,

член Союза журналистов России

автор текста на фото третий слева

font-size: 10.0pt;